Ги Меттан ― швейцарский политик и журналист, автор девяти книг. В прошлом был главным редактором Tribune de Genève и президентом женевского Красного Креста. Сегодня депутат от христианско-демократической народной партии в Большом совете Женевы и глава швейцарского Пресс-клуба. В 2015 году опубликовал книгу «Россия-Запад, тысячелетняя война: русофобия от Карла Великого до украинского кризиса» в издательстве Les Éditions des Syrtes.
Коринн Руссель для Les-Crises.fr
5 января 2016
— Ги Меттан, здравствуйте! Давайте начнём с вашей книги. Вы полагаете, что русофобию, которая наблюдается со Второй мировой войны, использовали для объединения лоскутного одеяла западных обществ «против общего врага». Является ли это её единственной функцией?
— Нет, «против общего врага» лишь одна из её функций. Русофобия, как я объясняю в книге, это явление, которое восходит к давнему прошлому и затрагивает широкое географическое пространство. Я действительно хотел показать её глубокие корни и проявления. Она приобретает новые формы в каждом поколении, но проистекает из очень давней основы.
В частности, в течение последних десяти лет, чем больше усиливается кризис Европейского союза, тем больше увеличивается русофобия. Как если бы ЕС нуждался в создании врага, чтобы существовать: таков смысл этого выражения. Однако русофобия абсолютно не ограничивается ЕС, напротив, она еще более смертоносна в США.
— Как вы думаете, существует ли реально русофобия среди европейцев или же это выдумка американской пропаганды?
— Исторически, русофобия пришла не из США. Во Франции она уже существовала с конца XVIII до XIX века; после своего поражения в войне с Германией в 1870 году Франция вновь завязывает отношения с Россией, чтобы противостоять угрозе Германской империи.
Русофобия с тех пор мигрировала в Великобританию. После наполеоновских войн она служила оправданием геополитического конфликта между Британской империей и Россией в Центральной Азии. Затем она мигрировала в Германию в конце XIX века: немцы стремились увеличить свою едва объединившуюся империю и проявляли интерес к территории Восточной Европы. То была знаменитая теория Lebensraum, жизненного пространства, впервые провозглашённая Вторым Рейхом, а затем с крайней жестокостью подхваченная Гитлером. Русофобия ― прежде всего европейский феномен, который впоследствии мигрировал в Соединенные Штаты. После Второй мировой войны, выигранной благодаря советскому участию ― 26 миллионов погибших, в том числе 13 миллионов русских ― американцы воспользовались этой русофобией, чтобы создать идеологическую основу Холодной войны и оправдать свой собственный экспансионизм. США, по сути, являются последними наследниками этой долгой традиции русофобии.
В итоге мы видим, что внутренней европейской русофобии нет. На самом деле существует конфликт, восходящий, как я думаю, к Карлу Великому или религиозному расколу 1054 года. Это старое разделение породило глубокое соперничество между этими двумя мирами, которое сегодня возникло вновь благодаря политическим обстоятельствам. Оно обнаруживает больше политических факторов, чем неутолимой ненависти. Кроме того, существует также некое русофильство: раньше оно было характерно для западных коммунистических партий. Оно по-прежнему существует среди левых, но скорее маргинально. В наши дни русофильство главным образом присутствует в консервативном лагере.
Россия всегда порождала у Европы чувства сильной симпатии и/или сильной ненависти. Проще говоря, эта ненависть, эти фобии доминируют на официальном уровне, на уровне правительств и средств массовой информации, потому что они служат политическим интересам. В данном случае они служат для узаконивания западного экспансионизма. Под предлогом противостояния предполагаемому русскому экспансионизму, узаконивается свой собственный экспансионизм. В этом роль антироссийской пропаганды. Это видно на примере Сирии и, в более широком смысле, каждый раз, когда Россия говорит или действует: русофобские высказывания усиливаются, даже становятся чрезмерными.
— Согласно некоторым американским аналитикам, холодная война была «общественным клеем», который послужил для объединения США. Как вы думаете, удастся ли ЕС также выковать идентичность с этим врагом?
— Да, я считаю, что у русофобии две функции. С одной стороны, она позволяет структурировать геополитическое пространство. Это аргумент для оправдания вторжений, агрессии, не говоря уже о проникновении, осуществляемом Западом (назовем его Западом, будь то ЕС или США, два компонента одной и той же геополитической реальности).
С другой стороны, русофобия позволяет формировать — политически и социально — общественное мнение. Она позволяет с помощью пропаганды получать поддержку общественным мнением программе расширения, которая является, осмелимся сказать, программой империалистической. Вот почему русофобия так полезна и так часто используются средствами массовой информации, правительствами и аналитическими центрами, которые формируют общественное мнение на Западе.
— Вернемся к тому, как была принята ваша книга. В Швейцарии, где вы родились и где вы живете, ее приняли хорошо. Так ли это было во Франции?
— В Швейцарии, где я уже 35 лет знаком с журналистскими кругами, она была встречена очень хорошо. Добавлю, что Швейцария ― особая страна: у нас четыре языка, две религии и четыре культуры. Мы привыкли учитывать мнения, которые не обязательно совпадают с нашими. И, в отличие от Франции, у нас нет привычки клеймить кого-либо только потому, потому что он левый или правый. В ходе политических кампаний все дебаты ведутся за одним столом. Во Франции, если вас считают левым, то невозможно вести дебаты с кем-то правым, и наоборот. Так что у нас несколько иная традиция. Наконец, из-за нашего нейтралитета мы больше привыкли прислушиваться к мнениям, которые не являются мнениям большинства.
Во Франции эта книга была хорошо принята публикой. Она хорошо продается, но её успех зависит от «сарафанного радио». Все французские СМИ меня бойкотировали.
— Как вы думаете, цензура, объектом которой вы стали, была организована?
— Нет, не думаю, что она была организована. Это часть общей тенденции: все средства массовой информации, будь то левые или правые, говорят почти одно то же, по крайней мере, о России. Иное мнение просто игнорируется, потому что оно не вписывается в рамки. Любопытно, что даже журнал Le Monde Diplomatique, который гораздо больше открыт для других точек зрения, в том числе на южные или развивающиеся страны, и является наименее русофобским из французских СМИ, не напечатал рецензии. Я смог опубликовать отзыв в Libération, благодаря другу. Больше ни одного упоминания в средствах массовой информации, будь то печатные или аудиовизуальные.
Тем не менее, и это интересный момент, чем дальше от Франции и Соединенных Штатов, тем лучше приём. Итальянцы, китайцы будут переводить книгу и опубликуют её к концу года. Само собой, Россия тоже.
Это не удивительно, так как русофобия является исключительно европейским и американским явлением. В Латинской Америке, Африке, Азии, даже в Японии, несмотря на две войны между Россией и Японией, антироссийские реакции отсутствуют.
— Считаете ли вы, что цензура в ЕС и, в целом, в западных средствах массовой информации является признаком слабости? Когда вы не соглашаетесь выслушать инакомыслящего, это потому, что у вас шаткая позиция и вам неловко?
— Конечно. Россия обнаружила наши собственные недостатки во внешней политике. Она их демонстрирует западному общественному мнению, которое было усыплено пропагандой, говорящей о «распространении демократии», «борьбе за права человека» и т.д. Но эти основания для вмешательства на самом деле служили только для маскировки чисто экономических и геополитических интересов. Россия открывает эту тревожную правду наиболее здравомыслящим слоям западного общественного мнения.
Это именно то, что происходит и с Сирией. На протяжении многих лет нам преподносили сирийских повстанцев как «борцов за свободу». Именно так их назвали в 2011 году. Затем их называли «джихадистами», «борцами за веру», что до сих пор является политическим обозначением. Пока, наконец, не поняли, что эти люди ― просто террористы. Потребовалось два теракта в Париже, нападение на Charlie Hebdo и 13 ноября, чтобы французы поняли, что имеют дело с настоящими террористами, никоим образом не «борцами за свободу», как нам вдалбливали в течение многих лет. Русские говорили это давным-давно, и их вмешательство это наглядно доказало.
— Думаете ли вы, что в ЕС именно усиление этого недуга порождает эскалацию русофобии, доходящей до регулярных оскорблений Путина?
— Недуг, усилившийся сегодня, начался в 2003 году, то есть в момент, когда Россия захотела восстановить свой суверенитет над своими ресурсами, и параллельно выступила против вторжения США в Ирак. В период с 2001 по 2003 год, после терактов 11 сентября, Россия и Соединенные Штаты неплохо ладили друг с другом. Путин даже предложил свою помощь Бушу в борьбе против исламизма.
В начале 2003 года случилось дело Ходорковского: российский президент выступил против захвата американцами российской нефти. Ходорковского посадили в тюрьму потому, что он готовился передать все российские активы ЮКОСа американцам за бесценок и собирался участвовать в президентских выборах, чтобы стать избранным президентом и проводником американской политики в России. Затем, осенью 2003 года, Россия выступала против вторжения в Ирак. Оба события вызвали всплеск антироссийской пропаганды в западных СМИ.
Потом война в Грузии, в 2008. Несмотря на то, что именно президент Саакашвили напал на российских военных в Южной Осетии, мы видели, что западная пропаганда утверждает противоположное. Даже сегодня, когда общедоступный отчет на сайте Совета Европы показывает, что напала именно Грузия, газеты продолжают распространять ложную версию.
Враждебные российской политике высказывания были затем подпитаны Украиной. Теперь мы знаем, что революция на Майдане была в значительной степени поддержана, как сказала помощник госсекретаря США Виктория Нуланд, 5-миллиардными инвестициями в неправительственные организации для свержения правительства Януковича. Конечно, украинский народ был возмущен царящей коррупцией, но мы разжигали это движение, мы воспользовались этим народным разочарованием для осуществления переворота, который вовсе не являлся изменением, желаемым народом. И два года спустя правительство Яценюка столь же коррумпировано, как предыдущее.
Но благодаря этой революции, поглощенной прозападными олигархами, Украина переместилась в западный лагерь, реализовав пятидесятилетнюю американскую мечту. Бжезинский черным по белому писал: «Америке абсолютно необходимо захватить Украину, потому что Украина является опорой российской власти в Европе. Как только Украина отделится от России, Россия больше не будет угрозой». Именно эта программа была реализована в 2014. Это поймут, но через десять или пятнадцать лет, когда истина начнет постепенно проявляться. Как с началом войны во Вьетнаме и инцидентом в Тонкинском заливе, правда в конце концов восторжествует, но только тогда, когда станет безболезненной и, что особенно важно, необратимой.
— Вернемся к средствам массовой информации. Когда наблюдаешь американский медийный ландшафт, отмечаешь гораздо больший плюрализм, чем у нас. Там есть все, от неоконсерваторов Fox News до левых публикаций в массовых изданиях, вроде Salon.com, и радикальных голосов, журналисты, занявшие твердую позицию против системы и при этом абсолютно не являющиеся маргинальными, как Гленн Гринвальд, к примеру. Недавно даже была статья племянника президента Кеннеди, выступающего против американской внешней политики. Почему же Франция и даже Европейский Союз больше роялисты, чем сам англосаксонский король, и почему так стараются задушить здесь обсуждение идей?
— Для меня, говорящего на французском языке, учившегося во Франции, постоянно живущего рядом с французами, это огромное разочарование и большая загадка. Как вы сказали, если доминирующие СМИ в Соединенных Штатах полностью антирусские, в США всё же существуют маргинальные медиа или маргинальные голоса, которые можно услышать. Есть много научных исследований, даже в небольших университетах, в которых осуждаются эти манипуляции, это господство медийного мейнстрима в общественном мнении.
— Есть даже публикации университетов, столь же знаменитых, как Принстон, против американской системы…
— Да. Эти голоса маргинальны, конечно же, в рамках общих изданий университетов, но они существуют. В моей книге цитируются только американские, английские и европейские источники. В Германии также можно услышать эти голоса, даже если они являются периферийными. Однако во Франции это полностью исключено. Для меня это огромное разочарование, так как свидетельствует о сложении полномочий великих французских интеллектуалов.
Франция, с XVIII века, всегда был интеллектуальным маяком для мира. Она утратила часть своей политической власти, но до начала 90-х годов оставалась, скажем так, крупной интеллектуальной державой; теперь же мы присутствуем при ее банкротстве.
Сегодня все интеллектуалы полностью объединены в своего рода единомыслии. Они выражают видение совершенно сектантского мира, который якобы основан на культе прав человека, демократии, гуманизме, но, по сути, оказывается способом использовать дух Просвещения и права человека для обслуживания чьих-то сомнительных интересов. Для того чтобы продавать оружие Саудовской Аравии, мы способны демонизировать Путина и ни слова не говорить о том, что происходит в Саудовской Аравии, где всё в сто раз хуже, чем то, что можно увидеть и можно критиковать в России. То же самое с Турцией.
Для наблюдателя вроде меня, это ослепление кажется совершенно непонятным. Этот вид интеллектуального подчинения представляется сдачей интеллектуальных позиций перед лицом Соединенных Штатов и англосаксов или, по крайней мере, некого интеллектуального англосаксонского истеблишмента.
Это ослепление интеллектуалов вторит ослеплению политическому. Если бы в феврале 2014 года в украинском кризисе Франция играла ту роль, которой от нее ожидали, она бы поспешила в Москву, чтобы способствовать соблюдению договора, который был подписан 21 февраля 2014 года Лораном Фабиусом, Штайнмайером и другими. Янукович его тоже подписал. Тогда гражданской войны можно было бы избежать. Крым, Донбасс остались бы украинскими. Путин вышел бы из этой тяжелой ситуации, сохранив лицо, с высоко поднятой головой, что всегда важно в политике. То же самое в Сирии: упорное желание свержения Асада в качестве предварительного условия для любых переговоров ― политически самоубийственно.
Мы присутствуем при полном следовании Франции за Соединёнными Штатами, сдачей позиций, капитуляции. Если бы речь шла о соотношение сил, это можно было бы понять. Но глядя со стороны, в интеллектуальном плане, то, что ни один французский журналист не оспорил эту позицию, непостижимо.
— И последний вопрос: в последнее время, чтобы поддержать истерию, медиа выставляли противников Путина, которые просто-напросто не заслуживают доверия, таких, например, как Гарри Каспаров. Является ли рост истерии хорошей стратегией пропаганды? Оказывает ли она эффективное воздействие на толпу?
Я принимал Каспарова. В прессе, которой я руковожу, я даю слово противникам Путина, я даю слово всем именно потому, что считаю это базовым правилом интеллектуально честной журналистики. Это не означает, что нужно поддерживать всё, что говорится, но когда делаешь эту работу, тебе настолько позволено высказывать свое мнение, насколько ты даёшь публике возможности судить.
Относительно Вашего вопроса, действительно ли истерия может быть эффективной. Мы видели это в 30-е годы, когда имели дело с истериком, который сумел покорить толпы, привлечь их. Истерия может быть страшным средством воздействия. Когда коллективное сознание находится под наркозом, оно поддерживает наиболее экстремистский дискурс.
У истинных демократов это должно вызывать серьезную озабоченность. Истинный демократ не может согласиться, чтобы политик высказывался истерично. Перед лицом общества просвещенного, здравомыслящего, критического, опасность истерии невелика; напротив, когда общественное мнение постоянно подвергается бомбардировке пропагандой, оно начинает ее поддерживать, а истерия торжествует. Этот момент должен мобилизовать особое внимание демократов.
Перевод Ugolin, Клуб любителей переводов
Комментарии (0)